Господа, не читайте Казанову в пересказах - потеряете очень много. Или много обретёте, в зависимости от того, насколько короток пересказ и читали ли вы до того оригинал. Я вот, например, наткнулся на один - хохотал в голос. Если что - нет, всё было не так =)
Впрочем, опасения Ульсы наткнуться на сокращённую версию, как я выяснил, не лишены оснований. Вот что я обнаружил в послесловии к тому изданию, которое уже здесь цитировал:

Ф. А. Брокгауз не решился печатать рукопись как она есть. Сперва он опубликовал в издаваемом им литературном альманахе «Урания» (1822) фрагменты, переведенные на немецкий Вильгельмом фон Шюцем. Он же подготовил сокращенный перевод, вышедший в 12 томах в 1822 — 1828 годах. Успех был немедленный и безоговорочный. И сразу же предприимчивый парижский издатель Турнашон-Молен начал печатать обратный перевод на французский, появившийся в 1825 — 1828 годах.
После смерти Фридриха Арнольда Генрих Брокгауз решил опубликовать французский текст и обратился за помощью к Жану Лафоргу, преподававшему французскую литературу в Дрездене. В издательском предисловии он утверждал, что оригинал полон грамматических ошибок, итальянизмов и латинизмов, но Лафорг, исправив их, постарался сохранить авторскую оригинальность. <...> Лафорг, старательно отредактировав рукопись, смягчил слог, сделал его ясным, плавным, удобочитаемым и — менее ярким, энергичным, индивидуальным.
Вторая задача, которую Генрих Брокгауз поставил перед Лафоргом: привести текст в соответствие «со вкусом нынешнего века» и требованнями «святой философии», «завуалировать образы, к которым читатель не приучен», утверждая, что сцены, на которые наброшен полупрозрачный покров, не потеряют своей пикантности. В действительности произошло обратное. Лафорг выбросил все грубые слова, убрал гомосексуальные эпизоды, но при этом ряд эротических сцен он расширил и дописал. «Целомудренней» от этого мемуары не стали. Так же учитель словесности обошелся с отвлеченными рассуждениями Казановы: развивая понравившуюся мысль, он превращал лаконичную фразу или даже намек в стройный риторический период, а то, что казалось скучным или противоречило его убеждениям, сокращалось, выбрасывалось. Из искренне верующего человека, во многом суеверного, Казанова стал атеистом, исчезло его активное неприятие Французской революции.
Десять томов рукописи Лафорг разделил на двенадцать одинаковых, затем разбил на главы, снабдил их подзаголовками, исправил ошибки в написании имен собственных, исторические неточности (или то, что ему казалось таковыми), назвал текст «Мемуары». <...>
Этот текст и перепечатывался далее всеми, за одним-единственным исключением: в «пиратском» издании Полена первые восемь томов, вышедшие в 1838 году, повторяют обработку Лафорга, и последние два (1837), опередившие публикацию Брокгауза, предлагают иной, более краткий вариант. <...>
Подлинный текст «Истории моей жизни» был надежно укрыт от посторонних глаз в сейфе фирмы. Он едва не погиб во время второй мировой войны: в 1943 году рукопись чудом вытащили из подвала горящего, разрушенного бомбежкой здания и отвезли на велосипеде в единственный уцелевший в Лейпциге банк, а в июне 1945 года на американском военном грузовике тайно переправили в Висбаден. Впервые она была опубликована в 1960 — 1962 годах. «Жак Казанова де Сейнгальт, Венецианец. История моей жизни» значилось на титульном листе. Издатели сохраняли предложенное Лафоргом членение текста, убрали орфографические ошибки. <...>
Почти сразу подлинный текст воспоминаний перевели на итальянский, английский, другие языки, а вот французы упорно продолжают переиздавать вариант Лафорга, привлекая оригинал только в комментариях. Понятно желание дать широкой публике текст на «правильном» французском, но, по сути, современные издатели повторяют осмеянные ими ошибки писателей и ученых. Сент-Бёв восхищался «прозрачно-легким стилем» венецианца, его «аристократическим изяществом», Барбе д’Оревилли утверждал, что Казанова столь же удивительно владеет чужим языком, что и Антуан Гамильтон. Современный прозаик Роже Вайян доказывал с помощью цитат из Лафорга, что «Казанова, с беспримерной ловкостью пользующийся французским языком XVIII столетия… заслуживает места среди крупнейших наших писателей». Увы…
На русский язык воспоминания Казановы переводились несколько раз, но никогда целиком. <...> Настоящий перевод сделан по подлинному тексту «Истории моей жизни». Отобраны наиболее известные эпизоды, в первую очередь представляющие историко-культурный интерес. Ошибки в написании имен собственных (Монтань, Эльвеций, д’Ашкова), в русском языке («шевошик» вместо «ямщик», «извозчик») и т. д. не исправлялись — Казанова не был ни историком, ни филологом.
<...> Отметим, что если авторы примечаний к капитальному французскому изданию мемуаров в 1924 — 1935 гг. старательно уличали Казанову в неточностях, то современные исследователи, основываясь на новонайденных документах, пришли к выводу о высокой степени достоверности «Истории моей жизни».

Что же касается гомосексуальных эпизодов, тут тоже всё смешно. Помните, я цитировал историю про турка, заканчивавшуюся фразой "Единственный раз испытал я в Константинополе удовольствие подобного рода"? Так вот, кавалер де Сенгальт, конечно, не лгал вполне, но всё же слегка лукавил =)
Из его путешествия в Россию, к примеру:

Я застал у Бомбаха чету путешественников и двух братьев Луниных, в ту пору поручиков, ныне генералов. Младший из братьев был белокур и красив, он был любимчиком статс-секретаря Теплова и, умный малый, не только плевал на предрассудки, но и поставил себе за правило добиваться ласками любви и уважения всех порядочных людей, с коими встречался. Предположив в гамбуржце Бомбахе те же наклонности, что и в г-не Теплове, и не ошибившись, он решил, что унизит меня, ежели не отнесется ко мне соответственно. Посему он сел за стол рядом со мной и так кокетничал за обедом, что я, право слово, принял его за девицу, одетую парнем.
После обеда, сидя у огня между Луниным и путешественницей-француженкой, я объявил ему о своих подозрениях, на что он, оскорбившись, тотчас показал, чем превосходит он слабый пол, и, возжелав удостовериться, могу ли я остаться равнодушным к его красоте, завладел мною и, решив, что понравился, приступил к решительным действиям, дабы составить свое и мое счастье. И сие неминуемо бы свершилось, если б ла Ривьер, оскорбившись, что юноша в ее присутствии попирает ее законные права, не вцепилась в него, понудив отложить сей подвиг до другого времени.
Их стычка изрядно меня посмешила, но поскольку я не был тут безучастным свидетелем, то почел долгом вмешаться. Я спросил у девки, по какому праву лезет она в наши дела, а Лунин принял это за изъявление моего к нему расположения. Он выставил напоказ свои прелести, обнажил красивую белую грудь и подзадорил девку сделать то же, от чего она отказалась, обозвав нас мужеложниками, на что в ответ мы именовали ее б… и она нас покинула. Мы с юным россиянином явили друг другу доказательства самой нежной дружбы и поклялись хранить ее вечно.

А вообще на текущий момент меня больше всего, пожалуй, впечатлил эпизод с некой молодой девицей, месяц как из монастыря. Цитировать целиком не буду, он длинный, но если вкратце...
Казанова представляет в Париже красивого венецианца богатой особе, которая тут же прозывает его "граф де Шестьраз" ("Признав в нем господина подобного ленного имения, каковое слывет во Франции невероятным, она пожелала стать его госпожою. Живописав ночные его подвиги, как если б я был давнишний ее друг, она объявила, что хочет поместить юношу у себя <...> После обеда она вновь завела разговор о достоинствах моего соотечественника, начала с ним заигрывать, и он, желая убедить меня в своей доблести, отдал ей должное в моем присутствии. Зрелище это не произвело на меня ни малейшего впечатления, но, увидав необычайное телосложение моего друга, я признал, что он может рассчитывать на успех повсюду, где только водятся любострастные женщины.")
Затем в то же общество является некая немолодая дама с прехорошенькой племянницей, которая месяц как покинула монастырь. Все играют в карты, Казанова же любезно составляет юной деве компанию у камина. В ходе светской беседы он пересказывает ей вышеупомянутую историю с Шестьразом. Невинная дева задаёт уточняющие вопросы:

— А что общего между Шестьразом и тем, что он переспал с госпожой?
— Он проделал шесть раз подряд то, чего от честного мужа дождешься только раз в неделю.<..>
— Так что еще, вы говорили, вас удручило?
— Смею ли я быть до конца откровенным?
— Вы уже столько сказали, что, мне кажется, вам нечего стесняться.
— Так знайте, что сегодня после обеда она принудила его проделать это в моем присутствии.
— Но раз вам это не понравилось, значит, вы приревновали.
— Отнюдь нет. Я почувствовал себя униженным из-за одного обстоятельства, о котором не смею упомянуть.
— Вы, верно, смеетесь надо мною, говоря «я не смею».
— Боже упаси, мадемуазель. Я увидал, что друг мой длинней меня на два дюйма.
— Мне кажется, совсем напротив, это вы выше его на два дюйма.
— Речь не о росте, а о совсем ином размере, каковой вы можете себе вообразить: у друга моего он чудовищный.
— Чудовищный! А вам какое дело? Что хорошего быть чудовищем?
— Истинная правда, однако ж многие женщины в этом отношении на вас не похожи, им по нраву чудовища.
— Я не вполне ясно представляю сей предмет и не могу взять в толк, какой размер называете вы чудовищным. К тому же мне странно, что вы могли из-за этого испытать унижение.
— Разве по мне скажешь?
— Когда я вошла и увидала вас, я ни о чем таком не думала. На вид вы сложены превосходно, но если вы сами знаете, что это не так, мне вас жаль.
— Пожалуйста, судите сами.
— Да это вы чудовище, я вас боюсь.

Хорошо так, да? Галантный кавалер предъявляет свои достоинства едва знакомой девушке эдак промежду прочим, у камина, пока её тётка в этой же комнате режется в карты. Но это так, цветочки. Далее он при ней мастурбирует, демонстрирует результат на платочке, сообщает, что именно из этого появляются дети, мимоходом признаётся в любви, а когда она становится на колени, чтобы подбросить полено в камин, ничтоже сумняшеся лезет к ней под юбку ("Она подбрасывает полено в камин и становится на колени, дабы подгрести угли. Она слегка нагибается, я решительно протягиваю руку и под платьем немедля обнаруживаю, что дверь на запоре и придется взломать ее, чтоб обрести счастье. Но она в тот же миг поднимается, садится и говорит чувствительно и нежно, что она дочь благородных родителей и полагала, что может требовать уважения к себе. Тут я тысячу раз прошу у нее прощения и под конец успокаиваю ее. Я сказал, что дерзновенной рукою удостоверился, что она еще ни с кем не познала счастья. Она ответила, что один только законный муж может сделать ее счастливой, и в знак прощения позволила осыпать ее руку поцелуями.")
Тремя днями позже он получает от неё письмо, в котором она сообщает, что тётка выдаёт её замуж за незнакомого ей человека, тогда как она чувствует, что лишь с Казановой суждено ей обрести счастье, и предлагает ему срочно на ней жениться. Он растроган и весь в колебаниях, но не может решиться расстаться со свободой.
Пока суть да дело, он вывозит тётку с племянницей полюбоваться казнью. В процессе любезный Шестьраз, про которого мы уже успели позабыть, а ему тем временем дали отставку, решает совместить приятное с приятным и пристраивается сзади к тётке, каковую и радует все два часа казни без перерыва. Казалось бы - ах, какие пустяки, но тётка почему-то оскорблена! С чего бы это? Оказывается, что он её ублажал _не_туда_! Казанова явственно хихикает, ваш покорный слуга так и вовсе уже рыдает.
Наш любезный герой привозит провинившегося с повинной головой (я не сказал - двумя, но подумал, признаюсь) к обиженной даме с визитом и оставляет их наедине. Шестьраз просит прощения настолько эффективно, что в тот же день переезжает в дом простившей особы. Казанова не теряет даром времени и, пока тётка занята, проводит его с племянницей. Стоит отдать деве должное - _всё_ она ему позволила не сразу, но уже почти к рассвету =)
Через несколько дней приехал её жених - человек вполне достойный, как выяснилось, и девушка поставила вопрос ребром - или Вы, милый друг, на мне женитесь, или больше ласк своих Вам я не дарю. После кратковременного блеянья жениться он таки отказался, она же была тверда и угрозу свою сдержала.
Казанова же, вполне в логике своего характера, но как-то совершенно неожиданно для читателя, заболел от обиды и ревности, и даже хотел было убить жениха, но поговорил с ним и передумал, ибо, как я уже говорил выше, то был человек многих достоинств.