Я никогда не прощу тебя, небо, слышишь?
Синяя плоская крышка над голым местом,
Глупое небо, не спасшее двух мальчишек
От каблуков сапог, растоптавших детство.

Сказки остались дома, на пепелище.
Дождь опоздал - и теперь превращает пепел
В жидкую грязь под ногами у двух мальчишек,
Просто зацепленных рухнувшим оземь небом.

Нет справедливости - ни на земле, ни выше.
Синь заливает глаза, бьётся в горле комом:
Я никогда не прощу тебя, небо, слышишь?
Глупое небо над нашим сгоревшим домом...

Переливайся через край, переливайся
На солнце отблесками синей чешуи,
Переполняйся и стекай, как мёд, из пальцев,
В жгуты свивая звонкие струи,
Полупрозрачных крыльев тень густую
Пролей с небес благословением дождя,
Я не зову тебя во сне и не тоскую,
Но даже здесь я - в поисках тебя.

Это просто, как старший и младший брат:
Для убитого нету пути назад,
Для предателя веры и жалости нет,
Нет покоя и мира - моей стране.

Мы, созвездия, сброшены с неба вниз,
Каждый раз - словно первый, как чистый лист,
Наши чувства и чаянья - блик на воде,
Нам ещё до рожденья отмерен предел, -

Семь ступеней, семь нот, семь шагов до мечты.
Ты пойми, мы же тоже живые - как ты...
Только это неважно. Мы знаем свой долг,
Пусть не вспомнят потом нас ни жрица, ни бог,

У Хранителей нету своей судьбы.
Лишь до времени в ножнах клинки войны -
Колесо повернётся, замкнётся круг,
И мечам не пойти против сжавших их рук.

Я погиб при Ити-но-Тани,
И мне было семнадцать лет.
© Ацумори

Я погиб под не-нашим небом,
Я упал на не-нашу землю,
Я ни прахом не стал, ни пеплом,
И земля меня не приемлет,

Стая птиц меня не терзает,
Как на поле брани убитых,
Я исчез, словно снег растаял,
Не запачкавши кровью плиты.

Вдох последний пробитой грудью -
И на выдох - позвать любимых...
Он не вспомнит, она забудет,
Что мне только пятнадцать было.

Возьми меня за руку, брат мой,
Пойдём - стоять холоднее.
Для нас не будет обратной
Дороги. И солнце тускнеет,

И дым застилает память,
От дыма дыханье спёрло...
Скажи мне, что сны - не ранят,
Гораздо страшнее - голод.

Возьми меня за руку, слышишь?
Мне страшно и хочется плакать.
Ты помнишь... гнездо... на крыше?
Они улетели, правда?

Утро, как всегда, наступает неожиданно. Вроде бы только что рухнул на постель и закрыл глаза, а тут - бац! - и рассвет. Пытаюсь растолкать брата (вчера опять поленился идти от его комнаты до своей), тот сопротивляется, не открывая глаз. Ну ещё бы - по ночам в саду на флейте играть! Как будто тренировок мало... а, да, тренировка... "Аники, вставай уже! Без завтрака останешься!" - впихиваю ему в руки скомканную одежду, поднимаю на ноги, допинываю до купальни.
Глаза у него разлепляются уже после умывания. "Великий Сейрю, Шун-чан, ты палач просто какой-то..." Пожимаю плечами - по утрам у него всегда препаршивейшее настроение. С детства так повелось - мне просыпаться на рассвете легко и интересно, но и засыпаю я чуть ли не сразу после заката, а он может всю ночь прободрствовать, зато потом поспать любит до полудня.
Читать далее

Картина маслом: сидит Субоши, грызёт несчастный стилус, вдохновенно дописывает заявку на игру, в которой будет играть себя, и через абзац с мрачным "А вот этого им знать не нааадо... не нааадо..." стирает три из пяти только что напечатанных фраз. Наверное, это паранойя =)

Что-то вспомнилось, всплыло чаинкой в стакане,
Пробралось на поверхность из старого сна:
Как вдвоём дотемна мы в полях пропадали,
Потому что - весна,

Как журчала река, не нырнуть - ледяная,
И тюльпанами словно забрызгана степь,
Мы тропинки лесные отважно срезали,
Чтобы в лето успеть.

На двоих нам шестнадцать, и вечность в запасе,
Ничему не назначены срок и цена,
И не верится в то, что мир станет опасен,
И что завтра - война.

Здесь холодные, здесь бездомные нескончаемые дожди,
Если падать - то не подымешься, потому - продолжай идти,
Твои щёки опять солёные, нет, не лги мне, это не пот,
Мы по кругу ходим, не правда ли, нас давно уже дождь ведёт,

Мои губы опять солёные, привкус крови и привкус слёз,
Тяжело - рука не поднимется - отвести прядь мокрых волос,
Здесь дороги голодно чавкают, нас пытаются проглотить,
Если падать - то не подымешься, потому - продолжай идти,

Твои губы опять шевелятся, только слышу лишь звон в ушах,
Мы с тобой, словно дождь, бездомные, дай мне руку, за шагом шаг,
Я не брежу, ты видишь, не падаю, шаг за шагом, за кругом круг,
Почему ты так смотришь, аники, ты же видишь - иду, иду...

Настроение сейчас - флэшбэчит
В колонках играет - Nightwish - Dead to the world

Я бы мог сказать, что действовал в каком-то затмении, что глаза мне застилало беспросветное отчаяние, что я обезумел и не ведал, что творил... В каком-то смысле я действительно обезумел. Но я вполне отдавал себе отчёт в том, что делаю. Более того, иногда мне кажется, что ни до, ни после я никогда не мыслил яснее.
Убить убийцу брата - это было слишком мало. Никакие пытки не заставили бы его испытать то, что чувствовал я. Он должен был не успеть, он должен был не спасти, он должен был узнать кровь на моих руках - и тогда, даже если бы после этого он убил меня, боль никогда бы не выпустила его из своих когтей.
Я умер в тот момент, когда порвалась связь. Тренированное тело, живой разум, мёртвая душа - идеальный солдат, идеальный инструмент.
Ненависть и отчаяние вели меня, а изощрённый разум сёгуна лишь нашёл им оптимальное применение. И примирение лагерей после моей мести стало невозможным.

Они кричали. Но их крики не преследовали меня в кошмарах. Я слышал только один крик - свой собственный. И звенящую пустоту там, где всегда была душа.
Я думал, что она у нас одна на двоих. Похоже, она просто была одна.

Я помню, как в лютый мороз нёс для неё под курткой белую розу.
И как пахли мятой её мягкие губы.
И какими нежными могут быть её руки.
У меня хорошая память, да. Но это всего лишь память.

По восемь пуль в обоймах у богов,
Восьмою стать серебряной - контрольной.
Ты знаешь, мне уже не нужно слов,
Чтоб описать не ставшее любовью.

Ты знаешь, за мишенью нет вины,
Как нету злого умысла за мною,
И мы до невозможного равны
Перед курок спускающей рукою.

Мне времени не хватит до утра,
Чтоб осознать, что нас не обманули...
Какая совершенная судьба -
Быть третьею пристрелочною пулей.


Можно петь на мотив припева в песне Медведева "Маленький Принц". Эта мелодия ко мне привязалась, потом обросла словами... вот теперь не знаю, смогу ли придумать автономную =/
На память:
Em Am D Em
Am D G
E7 Am D Em
C G D Em

Настроение сейчас - флэшбэчит

К вопросу анестезии в Кутоу подходили просто: если пациент ещё был способен поднять хотя бы одну руку, ему в эту самую руку вкладывали бутыль гаолянового самогона - и анестезируйся, сколько влезет. Хоть до полного бесчувствия.
Здешние врачи меня любят. Я уникальный пациент, способный одновременно сдавленно подвывать от боли сквозь сжатые зубы и цинично перешучиваться с режущим меня хирургом.
Но сегодня самогон бы мне явно не помешал... куда до него новокаину! =)

Я долго не мог понять статуса Тамахоме в Кутоу. Когда он только появился, в подумал было, что это новый Хранитель Сейрю. Не попадаясь особо ему на глаза, чтобы не вызвать гнев Накаго, не поощрявшего тогда неформальное общение между Хранителями, я внимательно наблюдал за ним. На тренировки он не приходил, слуги не обрашались к нему "Сейрю-но-сейши", да и вообще что-то было в нём странное. Я, грешным делом, подумал даже, что Накаго последовал непосредственному примеру Императора и обзавёлся фаворитом ^_^, но несколько подслушанных разговоров показали полную несостоятельность этой гипотезы. А подслушивать под дверями покоев Сейрю-но-мико я не рискнул...
Теперь я думаю, что Накаго чуть было не просчитался, не предупредив меня о том, что Тамахоме - Хранитель Судзаку, потому что один раз мы с ним всё-таки столкнулись лицом к лицу в одном из коридоров дворца. Он окинул меня странно рассеянным взглядом и поздоровался, как с давним знакомым.
Если бы Тамахоме не пребывал тогда под воздействием кодоку, изменявшего его восприятие мира, он бы, вероятно, сумел потом сложить два и два - и миссия моего брата была бы провалена ещё до вызова Судзаку.
Наверное, всё могло бы пойти по-другому... Тогда все ещё были живы. И мы, и они. И кровная месть ещё не вставала между нами.

В колонках играет - Flёur - Кокон

Царственный алый -
Кровь на моих руках.
Пламя пожара,
Ярость, и боль, и страх.

Дождь станет паром,
Не долетев до земли.
Пламя пожара,
Крики и кровь в пыли.

Хруст чьей-то плоти
Под остриём копья.
Ночь на исходе,
Но не дождаться дня.

Настроение сейчас - флэшбэчит

Ты жесток и расчётлив, мой бог Сейрю, но ты справедлив.
Ты даёшь нам руку, чтобы мы встали. Сумеем ли мы устоять, зависит лишь от нас. Но ты не выбираешь слабаков.
Я никогда не любил тебя, но тебе это и не нужно.
Я многое понял и многое простил - тебе, себе и другим.
Я рад, что ты снова призвал меня в свой храм, пусть и всего лишь во сне.
Я - твой Хранитель, Сейрю. Сейчас - и всегда.
Я готов.

Как холодно... какие жёсткие плиты... голубой бант - не разжать пальцев...
А ты - в Сайро.
И между нами - небо.

Настроение сейчас - не здесь, не сейчас

Про первый дождь читать здесь

Сплошная шуршащая стена воды за окном. Лужа на полу. Мне лень закрыть ставни. Я сижу на полу, прислонившись спиной к стене и смотрю в дождь. Откуда-то с женской половины дворца доносятся приглушённые звуки хуциня. Или ещё какого-то струнного инструмента - я в них плохо разбираюсь, да и не горю желанием: на семью из двух человек вполне хватит и одного музыканта. Который, кстати, спит в этой же комнате, на кровати, укутавшись в одеяло так, что видна только лохматая макушка да торчащая под анатомически нереальным углом кисть руки. Я тоже спал ещё совсем недавно, но проснулся и сполз на пол - посидеть-погрустить всласть. Не могу сказать, что люблю дождь. И всё же - вполне могу получать от него удовольствие. Сидя на полу тёплой комнаты, рядом с безмятежно спящим братом, прихлёбывая из чашки остывший чай, чувствуя слабый запах избитых небесной водой пионов.
В раннем детстве дождь означал досадную необходимость сидеть дома, червяков, вылезающих из-под земли и довольного отца - хорош дождь, к урожаю.
Потом дождь стал означать холод, мокрую одежду, удушающий кашель, холодную еду - и слава Сейрю, если эта еда вообще была; он уменьшал наши шансы выжить, этот бесконечный холодный дождь.
Ещё позже дождь услужливо скрадывал шаги, но всё так же не давал развести огонь и ледяными струйками пробирался за шиворот и тёк по спине; этот дождь означал мучительное одиночество...
Я смотрю в окно и улыбаюсь: этот дождь не означает ничего. И я рад ему.

Настроение сейчас - *напеваю* "I just wanna feel real love..."
В наушниках играет - Robbie Williams - Feel

Второй день вспоминаю этого парня... имя его так и не всплыло в памяти, зато вертятся-крутятся в голове обрывки песен, дрожащие звуки струн, словно долгое затухающее эхо. Певец давно спит вечным сном под замшелой скалой по другую сторону неба, и дух его, если воздалось ему по его вере, пирует в небесном чертоге бок о бок с братом и невестой, а вот его песням, как оказалось, преградой не стала ни смерть, ни граница Вселенной.
Ему было лет семнадцать, наверное. Как и почему успел поседеть семнадцатилетний парень - не знаю, он не рассказывал, а в душу к нему никто не лез... ну, это и понятно - в банде никто ни к кому не лез. Один только раз он сам ко мне подошёл: дескать, слышал, как я во сне сказал "аники", верно ли, что у меня брат есть? Я ответил - "был"... мне так было проще, чем рассказывать. А его словно прорвало вдруг - у него тоже был брат. Младше его на год. Погиб, когда на их селение налетели императорские солдаты. Мятежников искали. Мальчик подружку защитить пытался, которая кому-то из солдат приглянулась... не смог. Брат его тогда в городе был, за подарком невесте ездил. Вернулся к пепелищу...
Мы к нему в могилу тогда его гусли-шэ положили и пару серёжек с голубыми камешками, что среди его вещей нашли - тот самый подарок для невесты. Быть может, ждёт она его там, за чертой - так пусть не с пустыми руками придёт к любимой, - так рассудил кто-то из наших.

И когда придёт время отправиться
В свой навеки последний приют,
По тебе зарыдает красавица,
Волки воем меня отпоют...

Огонь плясал посреди поляны, делая тени на лицах резчё и глубже. Парень, едва ли года на три старше меня, но уже с заметной сединой на висках, пел негромким хрипловатым голосом, умело подыгрывая себе на гуслях-шэ. Разговоры вокруг костра стихли при первых же звуках чуть дребезжащих струн и теперь только толстые ветки потрескивали в языках пламени да ветер шумел в листве, а больше никто бы не посмел издать и звука - певца в банде любили и уважали. Пел он на совсем другом языке и совсем в другом ритме, но песня эта вспоминается мне сейчас так... и кто теперь сможет сказать мне, что из неё я вспомнил, а что дописал сам?

Словно стрелы в колчане, кончаются дни,
Я хотел бы вернуться, пополнить запас,
Но сгорело селенье, по следу враги,
Спотыкается конь и костёр мой погас.

Я хотел бы вернуться туда, где сестра
Мне подаст из колодца студёной воды,
Но колодец засыпан, исчезла вода
И сестры моей ветер заносит следы.

Я хотел бы вернуться туда, где мой брат
В одиночестве бился за отчий порог...
Я к нему опоздал, и сквозь холод и мрак
Он ушёл пировать в наднебесный чертог.

Я хотел бы догнать по дороге его,
Но судьба не судила погибнуть пока,
И теперь я безумно боюсь одного:
Что останусь в живых и один навсегда.

Настроение сейчас - ещё кусочек в мозаику
В колонках играет - это не в колонках, это в голове...

Могила - это роскошь. Настоящая могила, с приметным камнем или насыпанным руками друзей земляным холмиком. И чтобы постояли кругом, кто опустив голову, кто подняв к небу обвиняющие глаза - прощаясь, прощая или не прощая. Но до могил ли в горячке отступления? Унести бы раненых, на мёртвых не хватит ни рук, ни сил. Ну и мадзины с ней, с могилой - просто хотелось, иррационально, полубессознательно, чтобы помнили, чтобы пустили по кругу чашу с вином, глядели в пламя, вспоминая тебя при жизни и желая тебе лучшего мира... Наверное, меня кто-то так помянул - и тебя, и его, и нас всех. Помянул и отпустил - дал уйти из того мира. Навсегда ли?
Найдётся ли чем и кому помянуть здесь - чтобы отпустить отсюда?

Настроение сейчас - флэшбэки
В наушниках играет - Leahy - B Minor