Благодаря ГУВХу недавно узнал, что у одной из книг детства - "Белеет парус одинокий" Катаева - существует ажно три продолжения.
Естественно, все четыре тома тут же были скачаны и зачитаны. Правда, местами процесс напоминал бессмертную историю плачущих мышек, потому что весь многолетний опыт читателя во мне восставал против зверского катаевского патриотического канцелярита.

Впрочем, канцелярит - это даже не полбеды, полбеды - это революция и гражданская война, о которых, как я уже писал применительно к Кассилю, сейчас мне читать страшно, а не интересно, как в детстве. Кстати, "Зимний ветер" всё время навевал ассоциации с "Белой гвардией", вплоть до отдельных цитат - обороняющие училище юнкера, истерические попытки сохранить приметы старого мира - визиты, ухаживания, переписка... И, конечно, Вертинский, "То, что я должен сказать":
...Осторожные зрители молча кутались в шубы
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом...
У Катаева в этом месте братская могила жертв революции:
На Куликовом поле была уже вырыта громадная четырехугольная могила, куда стали опускать на канатах и полотенцах гробы, устанавливая их один поверх другого в два ряда, штабелями.
Слышался стук молотков. Это забивали гвоздями крышки.
Какая-то обезумевшая женщина в мокрой котиковой шапочке рванулась вперед и хотела броситься в могилу, но поскользнулась на мокрой глине, упала, и ее оттащили под руки назад, но она снова вырвалась, подбежала к яме и швырнула туда обручальное кольцо, тускло блеснувшее в синеватом дождливом воздухе.

Но вот что меня поистине вынесло, так это постоянная внутренняя готовность героев увидеть врага в хорошо знакомом человеке.

Семнадцатый год, друзья детства:
— Здесь совсем другая ситуация, — многозначительно сказал Петя, немного задетый слишком лихим тоном Гаврика и не желая ударить перед ним лицом в грязь, для чего даже употребил в дело слово «ситуация».
— А именно? — сразу же насторожился Гаврик.
— В Румчероде засели хотя и социалисты, но в общем умные люди и патриоты…
— Ты что, соображаешь, что говоришь?
— А что?
— Это какие-такие патриоты сидят, по-твоему, в Румчероде? Меньшевистско-эсеровская сволочь, примазавшаяся к революции? Так, что ли? Постой… — Слова Гаврика вдруг стали медленными, тяжелыми. — Постой, милейший. Да ты, собственно, сам кто такой? Может быть, ты сам из их шайки? А то еще хуже — кадет? Тогда я тебя поздравляю. А я было тебя посчитал за своего. Отвечай, не крути.
У Гаврика неприятно сузились глаза.
Петя уже был не рад, что, не подумав, повторил слова генеральши. Он понимал, что, желая не ударить лицом в грязь перед Гавриком, а особенно перед Мариной, сморозил глупость, и теперь виновато смотрел на них, пытаясь улыбкой загладить неловкость.
Но они не принимали его улыбки: смотрели на него в упор холодно, недоверчиво.
— Я не понимаю, чего вам от меня надо? Я ведь это не свои слова сказал. Другие так говорят. За что купил, за то и продаю.
— А ты чужую, контрреволюционную пропаганду не распространяй.

Сороковой год, взятая Одесса, тоже друзья детства - то есть уже больше тридцати пяти лет, и дружбу не прерывали:
Петр Васильевич посмотрел на него и чуть не вскрикнул… Нет, он не ошибся! Невозможно было ошибиться. Это был Колесничук. Он стоял — товарищ Колесничук, Жорка Колесничук, старый приятель, друг детства, тот самый Колесничук, с которым они еще так недавно предавались воспоминаниям! — и, прижимая к груди котелок, низко кланялся эсэсовцу, ведущему арестованного большевика. Колесничук посмотрел на Петра Васильевича. Конечно, он его не узнал. Его взгляд, как показалось Петру Васильевичу, скользнул равнодушно. Колесничук отвернулся, зацепил своей палкой петлю шторы, и она с ржавым скрежетом стала опускаться. Петр Васильевич увидел за треснувшим, мутным стеклом витрины какие-то самовары, старинные бронзовые часы, зонтики, патефоны. Блеснула манерная золотая рама картины, прислоненная к старинной бормашине с ножной педалью и зловещим чугунным колесом… Над магазином висела временная вывеска — длинная, провисшая от дождя полоса бязи с богато орнаментированной надписью по старой орфографии: «Комиссiонный магазинъ „Жоржъ“ Г.Н.Колесничука».
Петр Васильевич не верил своим глазам. На миг ему даже показалось, что он сходит с ума.
Но в следующую секунду чувство действительности вернулось к нему. Все это было правдой. Так вот, оказывается, что собой в действительности представлял господин Колесничук! Вот какая у него оказалась душонка!.. На улице было пусто. Их никто не видел. Он уже готов был очертя голову броситься на Колесничука, но в тот же миг внутренний голос холодно сказал ему: «Спокойно!» Петр Васильевич взял себя в руки и прошел, не меняя шага, мимо комиссионного магазина «Жоржъ» Г.Н.Колесничука, даже не оглянувшись.
На самом деле Колесничук держит магазин по поручению партии, у него там конспиративная явка, но этот вариант даже на секунду не приходит в голову Петру! Ни на миг он не усомнился в том, что спустя столько лет его друг детства просто показал своё гнилое нутро...

Альфа считает, что это маркер того, ударенного двумя революциями и тремя войнами, считая гражданскую, поколения - готовность записать во враги того, с кем вчера стоял плечо к плечу. И у Катаева это - нормальная, естественная, одобряемая автором реакция героев. И это страшно, это местами страшнее всего прочего.