Руки вспоминают медленно, но верно,
И в ладонь ложится рукоять.
Зная, что есть выбор - меч и инструменты,
Счастлив, что есть время - выбирать.

Помнят сны иное, тяжкое, лихое -
Меч у изголовья, тяжесть лат.
Время для ремёсел, сотни лет покоя,
Время отдохнуть, ты слышишь, брат?

И плетут неспешно пальцы ожерелья
Вместо опостылевших кольчуг.
Пуще самоцветов ценишь это время,
Пуще жемчугов, ты слышишь, друг?

Не ответит эхо голосом знакомым,
Только звон чекана о металл...
Сколько бы отдал я, чтобы рядом с горном
Вместо подмастерья ты стоял?

Руки вспоминают прежние уменья,
Сердце не забыло ничего.
И течёт неспешно - мёдом в сотах - время.
Слишком долгое для одного.

Не мои корабли отплывают на Север сегодня,
Не мои паруса в предвкушенье трепещут на мачтах,
И не я на прощанье сбегаю на берег по сходням,
И над кем-то другим реют чайки, прощаясь и плача.

И обнимет за плечи кого-то другого, печалясь,
Друг заветный, что тоже покинул кого-то родного,
И другой будет петь мои песни, сбиваясь вначале,
Пока кто-то ему не подскажет забытое слово.

Будет лунной дорожкой ложиться дорога до края,
Будут долгие вахты, короткие летние ночи,
Будет долгая жизнь - и не лучше, а просто другая,
И другой проживёт её, хочет того иль не хочет.

Не мои это радости, чьи-то чужие печали
И мечты не мои - что ж так часто и преданно снятся
Не мои корабли, не мои предрассветные дали,
И от ног моих тянется синяя тень через шканцы...

Я слова променял на шестнадцать серебряных бусин
И собрал их в браслет... или чётки, чтоб проще считать:
Сколько прожито лет, сколько выпито крови и водки,
Сколько надо прожить, чтоб забыть, что единожды струсил...
Сколько слов надо нам, чтобы то ожерелье собрать,

Из которого жемчуг рассыпался в старом романе,
Разбежался по залу, по дальним и тёмным углам,
Там крысиный король украшал ими томную даму
Благородных крысиных кровей, и портрет в тяжкой раме
Ухмылялся безгубо, как череп... Что толку слова

Собирать и нести, как сокровище? Стоит кому-то
Твою руку подбить - с дробным стуком рассыпятся вновь.
И стоишь бессловесным, лишь рот открываешь без звука,
Плавниками слегка шевелишь и считаешь минуты,
Когда крышку откроют и кинут живых червяков.

Я слова променял, но у них есть коварное свойство -
Возвращаться к хозяину. Слышишь рассыпчатый стук?
Это жемчуг несут на могилу проворные мыши,
Под истлевшее знамя опять поднимается войско,
И слова снова падают в то, что осталось от рук.

Но рифмоигрушки это не отменяет.
Дио в недавнем посте написал: "В полнолуние обычно мне плохо спится..." Я за неё потянул и что-то вытянул.


В полнолунье обычно мне плохо спится -
Каждый сон норовит обернуться явью.
То из окон моих вылетают птицы,
То ковёр на полу вдруг подёрнет рябью,

То британский актёр, чьё лицо повсюду,
Вдруг выходит из шкафа с кривой усмешкой,
А ты спишь и не можешь схватить паскуду
За грудки, чтобы врезать ему поспешно.

В полнолунье обычно тревожат память
Пришлецы из прошлых, чужих уже жизней,
Не желая потом на рассвете таять,
Остаются к завтраку, чтобы капризно

Ковыряться в омлете, крошить горбушку,
Презирать мой кофе, словом - нарываться.
В полнолунье обычно слова и души
Ускользают легко из замёрзших пальцев.

Я потом разобраться не в силах долго -
Кто здесь был исходно, а кто мне приснился,
И всегда ли здесь тропка была пологой,
И всегда ли такие здесь были птицы...

Что заладил о птицах я? Сам попробуй
Осторожно с окна отодвинуть шторы.
Там на ветке ворона с собачьей мордой,
И сова многоглазая на заборе.

Решил таки поиграть в паблик =) Теперь мои стихи будут вконтакте на отдельной страничке.
Заполнять буду под настроение, не в хронологическом порядке.
Не могу решить, в какой форме выкладывать "Экипаж" =(
И ужасно мешает отсутствие разметки - как эпиграфы-то оформлять?

И ладонь по плечу скользнёт: знай, ничто не кончено,
Не печалься о бывшем, и о не-бывшем не плачь,
Ты внутри себя носишь и камеру одиночную,
И позорный свой столб, ты себе сам судья и палач.
За ладонь ту ухватишься, как за своё спасение,
Из-под ног вниз посыплется рыхлый нетвёрдый мир,
А внутри тебя ветер взметает листву осеннюю,
Вырастают и рушатся башни, идут дожди.
И вцепляясь до боли в чужую ладонь - неистово,
Как в последнее в мире, что может тебя спасти,
Ты вдруг вспомнишь отчётливо: он тогда всё же выстрелил.
И поймёшь, что он тоже не может себя простить.

Опять в молоко, блин. Начал об одном, закончил о другом, мазила.

Лебединая гавань. Здесь свет оседает на скалах,
Словно пена морская, забытая лёгкой волной,
Шуму волн отвечает то эхо шагов по причалу,
То немолкнущей верфи рабочий шальной непокой.

Руки помнят канаты, ладони стиравшие в бурю,
Руки помнят, как вёсла волна вырывает из рук,
Но никто добровольно не выберет долю другую
Из однажды услышавших грозный и плачущий звук

Рога Ульмо, что вечно поёт кораблям длинношеим,
Расправляющим крылья над пенными рунами волн.
Лебединая гавань всегда пребывает в движенье
И её голоса всё звучат и звучат в унисон -

Стук и гомон на верфи и песни друзей, скрип уключин,
Шорох гальки на пляже пологом и в скалах прибой,
Всё сливается в хор неумолчный, знакомый, зовущий,
Вечно ждущий тебя, чтобы снова проститься с тобой.

В очаге треск поленьев почудится эхом пожара.
Ты проснёшься и вспомнишь, как красною стала вода
И в глазах, обращённых туда, за корму, отражалась
Лебединая гавань - в огне... навсегда. Навсегда.

Встань. И иди. И будь до конца - живым.
Рвись и ломайся, только - не умирай.
Всё между пальцев твоих утечёт, как дым,
Мир твой трёхмерен и ясен, а жизнь - игра,

Шутер от первого, полигональный ад.
Встань и иди. Других вариантов нет.
Дышишь? Твоя атмосфера - чистейший яд.
Пьёшь из горсти? Воды в этих реках нет.

Всё было очень просто - диагноз, врач,
Встреча с юристом, подпись шестнадцать раз,
Мозг - на посмертное донорство. "Эй, не плачь..."
Где в человеке источник дежурных фраз?

Кто мог предвидеть, что просто очнётся здесь,
Как от дурного сна - в ещё худший сон...
Хочется плакать - тебе обещали смерть.
Имя таким обманутым - легион.

Рухни на землю, коленями пепел взбей,
Он на секунду спрячет твой горизонт.
Встань. И иди туда, где ещё теплей,
Наш человекоподобный планетный зонд.


Эпоха первопроходцев, освоение новых планет... Возможно, Вселенная "Экипажа" лет за сто пятьдесят до.

Не умирай, вожак. Лес стоит пустой,
Волки поджарые рыщут вблизи жилья.
Я обещал вернуться туда весной
И не сдержу обещания без тебя.

Угли слегка подёрнулись сединой,
Дремлет очаг, и громок тишайший звук,
Кони всхрапнут и вскинутся за стеной.
Я повторяю: не умирай, мой друг.

Нынче не спится. Иней лизнул порог -
Хлеще мороза не помнит весь этот край.
Дева Мария, избавь нас от всех тревог...
Не умирай же, брат мой. Не умирай.

Хронологически - между "Гордиевым узлом" и "Лазаретом-2". POV ИскИна всё ещё не получается, но потихоньку заполняются лакуны.


Искалеченным шлюзом попасть на стыковочный узел,
Закрепиться, повиснуть, дождаться герметизации,
Под диктовку ИскИна наладить миграцию "груза",
Раз единственный спец тоже будет объектом миграции,

Вдруг моргнуть, потерять нить инструкций, очнуться лёжа,
Подниматься, по стенам шаря руками шалыми...
На запястье опять полопалась псевдо-кожа -
Борт-стрелок, как в себя пришёл, сволочь, вцепился жвалами.

В общем, было бы больно, но тут как раз - позывные.
А теперь всё вокруг почти родное, привычное,
И стоишь, на конечность пялишься, словно впервые.
Впрочем, если никто не сдохнет - так мы счастливчики!

Отчитаться за самоуправство, нажраться - и в койку,
Контролировать всё и достало, и не по должности.
И потом когда-нибудь разбираться, зачем настолько
Нужно было вернуться. И не одному, по возможности.

В моём сердце холодное море и острые камни,
Горизонта не видно, вода превращается в небо.
Я встаю на колени у края волны и руками
Глажу море, а море в ладонь утыкается слепо,
Как большое животное в поисках ласки и смысла.
Я стою на коленях, я глажу ладонями воду,
Онемели от холода пальцы, и в небе повисла
Неподвижная чайка, и в трещинах скальной породы
Ржавый мох и лишайники, точно истёршийся бархат.
Я встаю на колени, я чувствую камни костями,
От волны до волны, как от взмаха крылом и до взмаха,
Ветер держит меня изнутри ледяными когтями.
В моём сердце тропинка по краю и шелест прибоя,
Неумолчный, зовущий, тревожащий, ждущий ответа.
Я стою на коленях и глажу ладонями море,
И над нами обоими - небо, надёжное небо.

Ты можешь сдохнуть, хуже уже не будет.
Всё, что могло пойти под откос - пошло.
Жизнь меня трахает насухо, без прелюдий,
В общем, почти как ты или он. Смешно.

Я ухожу в себя. С каждым днём - всё глубже.
Был бы рептилией - впал бы в анабиоз.
Ты можешь сдохнуть, вряд ли мне станет хуже,
Станет ещё бессмысленней - не вопрос.

В этой тюрьме никому не грозит амнистий,
Срок не скостят никому, будь он хоть святым.
Так что пай-мальчиком быть - никакой корысти,
И никакого резона ждать у черты,

Переступил - шагай, а потом упрёшься
В стену... а то и в зеркало - стой, раз-два.
Я и стою. И смотрю. И почти не морщусь,
Зная, что всё, что скажут мне - лишь слова:

Нет никаких различий меж мной и ими,
Даже когда я во сне исхожу на крик.
Смерть твоя ничего у меня не отнимет,
Сдохнешь - и будешь жить у меня внутри.


Шёл четвёртый день попыток написать POV ИскИна...

Золото из волос своих молча выпутай,
Гребнем веди размеренно - сверху вниз.
Что на рассвете до чаш, накануне выпитых,
Что накануне прощания значит жизнь?

Эхо от слов несказанных в стенах мечется,
Свет от звезды, не вставшей в урочный час...
Мы промотали в ночь свой остаток вечности,
Не отводи хотя б напоследок глаз.

А тетива ослаблена, чтоб не лопнула,
А на дорожной арфе плывёт струна.
Что нам с того, что своих хоронили сотнями,
Если мы с ними встретимся дотемна?

Меня осталось совсем немного, бери быстрее, а то закончусь,
Я дефицитен, меня не ввозят, меня хватает на пару строчек,
Меня хватает на четверть часа, на полстакана, на полдороги,
Меня осталось на дне с глоточек, а если больше - то ненамного,
Я истекаю, я растворяюсь, струюсь сквозь пальцы, теряю буквы,
Меня осталось совсем немного, беги быстрее, лови попутку,
С шести у входа, в ладони номер, кто отмечает, кто здесь последний...
Но я закончусь на третьей сотне. Ты пожалеешь, что так промедлил.

А ему, бедняге, уж ничем не помочь:
Он устал быть тем, кем сегодня родился.
© Канцлер Ги

За окном над промзоной закат, точно алая пагода,
Скаты золотом залиты, тихо звенят провода,
И балкон под ногами дрожит, как знакомая палуба,
Ну и что, что я в жизни на ней не стоял никогда.

Ветер волосы путает, треплет за ворот и ластится,
И тишком выдувает из сердца остатки тепла.
Если всё происходит внутри, то какая вам разница,
Чьи ещё я черты различаю порой в зеркалах?

Мозг устал даже ночью во сне обрабатывать данные,
И решения приняты как-то нежданно легко.
А зима подступает. И первые снежные ангелы
Разбиваются вдребезги о ветровое стекло.

...и все стихи Аше Гарридо

А они говорят - живи, дыши, не смотри никуда,
Ни наверх, ни вниз, ни под мост, где бежит вода,
Где плывут по весне Офелии вверх лицом,
И поют, поют, и хватают за плавки пловцов,
А в начале лета под тем же мостом - венки,
И на каждом свечки, свечечки, огоньки,
А они говорят - ты туда, под мост, не смотри,
Ну и что, что осенью там же богатыри
На парад выходят, промахиваясь волной,
Черномор там с ними, знаешь, совсем седой,
И уже провалы, и руки слегка дрожат,
Но шагает ровно, и взгляд, о, какой там взгляд!
А они говорят - пиши, а о чём? О чём,
Если не глядеть совсем под мост, где зимой мечом
Прорубает выход со дна наружу пресветлый князь,
И выходит, и дальше в небо идёт, смеясь,
А с моста шагают ему навстречу - и крылья врозь,
Что же, вслед им, скажете, не смотреть? Оторви да брось?
А они летят вдоль речных излучин и дальше вверх,
И летит и мечется между звёзд их счастливый смех,
А они говорят - пиши, не слушай. А я - пустой,
Я уже написал, что успел увидеть там, под мостом,
Мне глаза закрыли, заткнули уши, зашили рот,
Я пишу вслепую и вниз кидаю - вдруг подберёт
Двадцать первый витязь, шестая дева, десятый сом,
Унесут с собой, в себе в какой-нибудь водоём,
Попадут на пир, на стол, под стол, к рыбаку в постель,
На поля сражений, на смертный страх, на сухую мель,
Где никто не скажет - живи, пиши, не смотри, не ной,
Не ищи путей и бюрократов не беспокой,
Все условия есть же, стой себе на мосту, дурак!
Чем дышать, ты спросишь? Как жить? А никак, никак...

Край чужой, для чего ты ко мне был настолько ласковым?
Чем я мог заслужить всё, что мне твои горы дали?
По изломам хребтов рассыпалась весною ясколка,
И вдали изумрудным морем лежал Ард-Гален.

Выше нас были горы, и звёзды, и в небе беркуты,
И у собственных стен мне следы попадались рысьи,
И врастая всем сердцем в землю, чужую некогда,
Мы любили её, как любят один раз в жизни.

Повернись всё иначе, не знаю я, кем мы стали бы,
Но среди всех невзгод всё же я благодарен Эру,
Что стояли плечом к плечу со мной несгибаемо
Те, кто боле меня был достоин считаться первым.

Я не знаю, за что и зачем они так мне верили,
Я сполна изведал цену своих ошибок...
Я уже не видел, как затонул Белерианд.
И за это, валар, отдельное вам спасибо.

Вообще-то я собирался написать стёб. Но получился опять ангст.
Это, конечно, не так обидно, как наоборот, но всё равно смущает.
А, и в последней строфе не фактическая ошибка, а хэдканон: для меня в последней попытке захвата Сильмариллов нет Маэдроса, он одержим Клятвой и посему не осознаёт до конца всё происходящее.

Город мой я складывал, как песню,
Камень к камню, как за словом слово,
Как мотив, я выбрал ему место,
Горный край - холодный и суровый.

Звон мечей и боевые кличи,
Грозный гул далёких камнепадов,
Ветра вой и переклички птичьи -
Мне иной здесь музыки не надо.

Только конь заржёт перед вратами,
Лёгкие шаги подхватит эхо,
И вплетётся в песню льда и камня
Голос твой: ты звал - и я приехал.

Месяц в туман вошёл, нож убрал в карман
(Блик отразится - и вся маскировка к чёрту),
Зябко повёл плечами. Пустой экран
Коммуникатора холоден, точно мёртвый.
Все средства связи вымерли до утра,
Все дорогие сограждане, в общем, тоже.
Месяц идёт в тумане, в карман убрав
Руку, в которой сжимает свой лучший ножик.
Шарят в тумане руки прожекторов,
Ищут таких, идущих с неясной целью.
Месяц идёт бесшумно и стынет кровь,
Если он в стёклах видит своё движенье:
Ты обречён, и цена твоим планам - грош,
Ты ничего не сделал - ты просто вышел, -
Шепчет туман. Месяц нервно сжимает нож
И выпрямляется, чтобы казаться выше.
Месяцу стыдно, он хочет домой, в кровать,
Что за ребячество... Даже не в партизаны...
Долгий пройдёт он путь, чтоб в конце узнать,
Что у свободы окажется вкус тумана.