Я вновь расшатался в привычном мне мире,
Как зуб в слабых дёснах, как погнутый гвоздь,
Моё дважды два не сложилось в четыре,
Ко мне не дошёл заблудившийся гость.
Тропинка на самом верху бастиона
Мне кажется много надёжней, чем пол -
Такой однозначно, железно бетонный -
Он вдруг из-под ног однозначно ушёл.
Я вновь расшатался, как зуб, и не знаю -
Мне выпасть? Вцепиться? Рассыпаться в прах?
И точно ли что-то взамен прорастает,
Как видится мне в зеркалах или снах?
А может быть, перепоясавшись нитью
И длинный конец привязавши к двери,
Как в детстве, зажмурившись, крикнуть: "Тяните!" -
Вдруг кто-нибудь дёрнет? Ну что ж... Раз. Два. Три?

Найти нетрудно, но в десятки раз сложней не терять.
Сергей Калугин "Чжоан Чжоу"

Я беру что-то важное в горсть, и боясь расплескаться,
Раз за разом себя упускаю, как воду сквозь пальцы,
Как теряют в эфире волну миротворческих станций,
Как абзацы из хроник теряются при переписке.
Я ищу себя снова на ощупь, на голос, на запах,
Выбираю, как нож по руке, то ли юг, то ли запад,
И опять, ошибаясь, не знаю, считать ли утратой
Те пол-литра себя, что разбились в солёные брызги.
Я стекаю с ладони в песок и теряюсь в пустыне,
Я теряю себя, потерявший меня не подымет,
Не найдёт, не найду, словно не было вовсе в помине
Никакого меня, никакого себя - даже близко.
Но не глядя, опять простираю порожние горсти
Наугад в темноту, в пустоту - ни печали, ни злости,
И когда вдруг в ладонь виноград опускается гроздью,
Так и кажется, что где-то в строчку прокралась описка,
Потому что в ладони кладут или хлеб, или камень.
Мне не надо ни хлеба, ни камня, ни фиги в кармане,
Я пытаюсь тяжёлую вечность раздвинуть руками,
Приоткрыть, приподнять, чтоб она не свисала так низко,
Я пытаюсь увидеть за ней - не себя, так хоть небо.
Чтобы стало светлей, кто-то должен гореть этим светом,
Но здесь нет ничего, что б горело, меня тоже нету...
Может быть, я всего лишь ошибочный сектор на диске.

Руки сами перебирают камни,
Что в ладони останется? Не смотри,
Ты не знаешь ещё, как ты нужна мне.
Я всю ночь в серебро оправлял сапфир.

Утро манит меня на речную отмель,
Я за жемчугом к ловким иду ловцам.
Мимо всадники скачут, остры их копья,
Я в песке рисую эскиз кольца.

Горделиво рдеют при свете горна
Золото и рубин, и гранат - как кровь,
И слова вскипают, как в тигле, в горле,
Только руки скажут вернее слов.

Инструменты ложатся в ладонь послушно,
И металл меняет и вид, и суть.
Звонок голос меди, ты слышишь? Слушай.
Тот не мастер, кто не готов рискнуть.

О как, стоило вчера поговорить о том, что я напрочь равнодушен ко Второй эпохе =)

И если снова идти по следу,
То - отвлекаясь на землянику...

А на солнечной стороне земляника спеет,
Прямо там, в овраге, ступай, ничего не бойся,
Там крапива и пауки, ничего страшнее,
Потому что вон, видишь - стены, на стенах - войско,

А над войском - стяги синие, неба синее,
А у войска копья позолотило солнце.
Ты ступай к оврагу, ведь там земляника спеет,
За спиной - скрип мерный ворота над колодцем,

А на стенах войско, и мир беспечально долог,
И сощурясь, кто-то смотрит из-под ладони,
Где-то в ближней кузне стучит, словно сердце, молот,
Где-то чуть подальше ржут в нетерпенье кони,

Облака на небе точь-в-точь будто пена в море,
И кукушка вновь песням счёт завела неспетым.
Что с того, что от ягод сок - словно капли крови,
Что с того, что твой Долгий Мир не длиннее лета...

Ты глаз не сурьми, не пой, не носи шелков,
Не пляши на рассвете, и полночью не пляши,
Стихов не слагай и писем ты не пиши,
И сучьих исправно в топях топи щенков,
Платком закрывай ты губы, твой скорбный рот,
И лоб неприступный тяжестью скрой венца,
Ходи, точно тень от тени в садах Отца,
И пальцы перстнями скуй, словно воду - лёд.
Сжигай свою душу, тело сожгут потом,
А с пеплом в груди так просто, так ясно жить.
Не пой, не пляши, ни правды не знай, ни лжи,
И плакать не смей. Ибо плакать тебе о ком?

Менялись языки, менялись берега,
Я привыкал нас звать другими именами,
Я постигал суть слов "всегда" и "никогда",
И сходства не искал с Благословенным Краем

В нехоженых лесах и на отрогах гор,
В которые врастал всем сердцем, как корнями.
Менялось всё и вся, и даже Приговор...
Нет, не менялся он, но мы менялись сами.

...Не быстро и не все, в сомнениях и страхах,
В досаде на себя и боли за других,
Мы привыкали смысл угадывать по знакам
И на полёт стрелы просчитывать шаги.

Менялись языки, чтоб новыми словами
Мы называли то, чему не знали слов,
Менялись имена, и мы менялись сами,
Как линия чужих когда-то берегов...

Мелодии и сны менялись навсегда,
И даже шелест волн здесь по-другому слышен.
Иные языки. Иные берега.
Я помню голос твой, но он звучит всё тише.

Написал вчера на дне рождения Ники Ратомской, так что его чтение имениннице со сцены было честной премьерой =)

Наше время конечно, друг мой. Уже седина
Набегает на край висков, как морская пена.
Нам с тобой всё казалось с детства - идёт война
За часы, за минуты, жизнь - и с буквально всеми.
А потом в первый раз мы украли чужую жизнь,
В первый раз провели врага для атаки с тылу,
Проходя сами топкой тропкой по краю лжи,
Перебежчики с этого света на тот, мы стреляли в спину
Тем, кто был в партизанах и брал своё время в плен,
Вербовал его светом в глазах (то ли ад, то ли Аман!),
Тем, кто твёрдо вставал перед нами у серых стен
И из нашего залпа в упор не делал драмы.
Наше время конечно, друг мой. Уже не успеть
Попытаться сказать ему всё, что не будет грубым.
Колыбельную можем ему напоследок спеть.
И ещё улыбнуться - прямо в сухие губы.

Да, я знаю, что с названиями у меня швах, но я задолбался их придумывать.
Самаэль, ты хотел связисту драму - их есть у меня.
И да, мы опять прыгаем по сюжету - бот вернулся, погибшие есть, но из основных персонажей тяжелее всех пострадал ксенобиолог, остальные отделались ранениями разной степени серьёзности.

У рептилий прекрасный способ регенерации -
Отключить все рецепторы, спрятаться внутрь себя.
Из побочных эффектов - отсутствие информации:
Пациент ещё жив или сдох и лежит тут зря.

Чешуя потускнела, как прикрутили яркость,
На глазах третье веко, как мутное оргстекло.
В лазарете и в морге поровну мест оставалось,
Так что выбрали первое. Можно сказать, повезло.

Врач заходит в четвёртый бокс под конец обхода,
Никаких изменений, экран монитора чист.
И часами недвижно сидит и молчит у входа
Хомосапиенс, местная шлюшка, второй связист -

Элемент интерьера, вросший затылком в стену,
Полуспит-полубодрствует, пялится в пустоту...
Осьминог принимает ставки, как скоро смену
Капитан и связисту запросит. Они растут.

Врач заходит в четвёртый бокс, поджимает жвала,
Чуть кивает коллеге на койке - привычный жест,
И привычно берёт за ночёвки не по Уставу
Основную валюту, доступную шлюхе - секс.

Давнее из черновиков дописал.

Он нас учил - придирчиво смотреть,
Не брать на вес, а выбирать получше,
И выставлял нас ровно, как мольберт,
И рисовал поверх, и капли туши
С его кистей вдруг падали на пол,
Но лишнего мазка не допускал он.
Он нас учил и был чуть-чуть влюблён
В учеников своих - ведь так и надо,
Чтоб расцветали души, как цветы
Под чуткими садовника руками.
Он доставал нам смысл из пустоты
И мы ему ни разу не солгали.
Он нас учил - и перепроверял
Контрольные, написанные кровью,
Мы шли за ним, он был нам - адмирал,
А жизнь лежала то холстом, то морем
На окоём, и мы сдавали в срок
Эскизы и маршруты... умирая,
Он нас учил: читайте между строк.
И лишь забыл снабдить нас словарями.
И мы шагаем в текст, как под обрыв,
Где наши крылья упускают ветер...
За все его бесценные дары
Кто перед нами без него ответит?

Я не знаю, на чьём языке говорить мне с тобой:
Ни в одном не припомню тех слов, что мне так не хватает.
Тридцать лет не сбоившая прога вдруг выдала сбой.
Наведение. Пуск. И на схему ложится кривая,
Отмечая падение всех моих служб ПВО.
Я не знаю иных слов, чем те, что мне верно служили.
Ты твердишь незнакомые мне: "красота", "волшебство"...
Мне казалось, что их в веке прошлом ещё износили
До лохмотьев, до дыр, до несчастной и злой нищеты.
Но ты их повторяешь, как части своей позывные,
Как Устав, как легенду от карты. Я слышу, как ты
Говоришь слово "счастье". Оно придаёт тебе силы.
Я не знаю, какими словами ответить тебе.
Мой тезаурус бьётся в агонии пульсом за сотню.
Я стою и молчу на каком-то чужом языке,
Ты читаешь стихи. Я хочу умереть не сегодня.

И ещё для А.К.

Загляни в свои карты, мальчик. Какие есть -
Раздавал их не я, я раздал бы другие, честно.
Проиграть не советую - ставкой не жизнь, не честь,
Впрочем... выигрыш тоже не будет вполне уместным.

Ты зашёл в эту старую сказку не с той ноги,
Не с парадного входа, и вовсе не через двери...
Видишь тени в углу? Они делят твои сапоги
И ещё кое-что. Да, я вижу, что ты не веришь

Ни на йоту. Я б тоже не верил своим ушам,
Если б мне в них нашёптывал кто-то, не видный глазу.
Только знаешь, что самое ценное здесь? Душа.
И особенно - новая. Ты здесь - как по заказу.

Загляни в свои карты, мальчик. Пора ходить.
Первый ход по-над пропастью. Мостик дрожит и гнётся.
Драгоценная ставка бьётся в твоей груди,
А в глазах у противника медленно всходит солнце,

Обжигая и грея, и хочется проиграть,
Просто чтобы остаться в сказке - пусть даже мёртвым.
Только, мальчик, нет хуже способа умирать...
Я у этого шулера, знаешь ли, был четвёртым.

А.К.

Вышибай клином клин и любовь исцеляй любовью,
Пересчитывай лепестки на искусственных розах,
Привяжи меня ночью за руки к изголовью
И рисуй у меня на лице тонкой кистью звёзды.
Удержи на губах несорвавшимся лёгкий выдох
И запей его чем-то пряным, пьянящим, алым -
Например, моей кровью. Ну, тише, я нас не выдам:
Я бы отдал и больше, кровь - это чертовски мало.
Так что пей и рисуй, проступай изнутри сквозь шрамы,
Прорастай меж тряпичных роз - настоящей розой.
На лице моём звёзды сияют небесно-алым,
Так рисуй их, рисуй. И не будь же таким серьёзным!

каждый сам, как может, находит пути наружу
из оттуда, куда мы сами себя загнали
и в глазах всё стужа, боги, такая стужа
от которой никто не сможет уйти в финале

каждый сам, как может, спасает себя, но тщетно
нет спасенья от стужи, она подступает ближе
отдаёт команду, ты чувствуешь залп мушкетов
и ты снова кричишь во сне и никто не слышит

а она затекает в вены, сползает в горло
нагибает, насилует, входит в любые дыры
и берёт тебя, как мародёры - упрямый город
сквозь проломы в стенах, оставленные мортирой

и на улицах трупы, и красный петух - по крышам
и затоптано знамя в жижу из снега с кровью
и ты снова кричишь во сне и никто не слышит
догорает в излучине город твой, город вольный

каждый сам, как может, а может порой не очень
невпопад, не вовремя и не по тем расценкам
и не тем маршрутом, которым ты втайне хочешь
и не разобрать пророчеств из-за акцента

доставай мечи, самурай, живописец - кисти
вспоминай, кем был, и выдумывай - кем ты не был
а кругом зима и пепел сгоревших истин
и следы твои опять засыпает снегом

Максу Макаренкову

А ты, когда новый сюжет писать начинаешь,
Хотя бы примерно знаешь, чем дело кончится?
Кто будет героем, кто хату построит с краю,
Кто в Кубу уедет, кто просто сбежит на Хортицу?

Я просто беру свой клубок полинялых истин
За первый попашийся кончик, тяну, как ленточку...
Да, надо работать, бежать, отвечать на письма,
Но я, как нарочно, не выпил с утра таблеточки,

А так - попишу немного, и глянь: легчает.
Я так продержусь до конца ноября, я думаю.
Мне б только поймать, удержать, записать... про чаек,
Про мокрые хлопья над морем, про ночь безлунную,

Про тех, кого не было, нет, но они обязаны
Хоть так воплотиться в мире, где нет им выхода...
В конце-то концов, что есть мы, как не игры разума?
А ты, когда их допишешь, сумеешь выдохнуть?

Брат, когда мы заблудились в этом городе,
Я подумал, что уже не будет хуже.
Я ошибся, я не знал, что значит - холодно,
Если ты и так насквозь уже простужен,
Я, похоже, незнаком был раньше с голодом,
Принимал со страху за него - несытость,
Брат, когда мы заблудились в этом городе,
Я считал, что ненавижу эту сырость!
Я не знал, что здесь дожди лишь начинаются,
Плесень тихо вверх ползёт по старым стенам,
Знаешь, брат, куда ни ткнись - тут сеткой-рабицей
Все проулки перекрыты, точно вены
Перетянуты жгутом - до набухания,
До кровавых молоточков над ушами...
Брат, послушай, эй, минуточку внимания,
Ты скажи, хоть ты-то помнишь, как дышали,
Как бежали - не из зоны поражения,
А куда-то - и дороги не кончались?
Брат, я шёл тебя поздравить с днём рождения...
Раньше мы всегда на полпути встречались.

Пахнет мандаринами и хвоей,
Запах чёткий, как дагерротип.
Снег идёт, и вслед за снегом - двое:
Ангел мой и тот невнятный тип.

Спорят на ходу, сверяют списки,
Теребят цепочки от часов,
Чуть рассеянно хлебают виски
Из карманной фляжки. Мир усох

До стекла в свинцовом переплёте:
Дверь напротив, вывеска, фонарь.
Как вы этот город назовёте,
Так его и впишут в календарь.

Тот, невнятный, капюшон надвинув,
Ангел с непокрытой головой
Всё идут - и вновь проходят мимо
Этой улочки и двери той.

Снег идёт, стекло заиндевело
(Разогрей монетку на печи),
Ангел мой бранится неумело,
Спутник его вежливо молчит,

В вое ветра слышится "осанна!..",
И ещё молчат колокола,
А по снегу, точно след от санок,
По черте от каждого крыла.

Милый, спи. Зима пришла внезапно,
Разбросала чистые страницы.
Мир вокруг искрист и незапятнан.
Милый, спи, под снег так сладко спится.

Снег разгладит выступы рельефа,
Выбелит истоптанные тропы.
Милый, спи. Уехавший - уехал,
Счастье снова превратилось в опыт.

На снегу - сиреневые тени
От кустов сирени - чёрных, голых.
Пусть хранит тебя средь сновидений
Долгая зима над Муми-долом.

Твоё море, моя степь - так и сбудется однажды:
У тебя среди воды можно умереть от жажды,
У меня на окоём - только небо, только травы.
Друг для друга мы с тобой никогда не будем правы.

Твоё море, моя степь, между нами - долгий берег,
Нам обоим тесен он, нам потребно в полной мере
Распахнуть себя наверх - там, где небо, ветер, птицы.
Берег зелен и холмист - непреложная граница.

Твоё море, моя степь, твой корабль и мои кони,
Килем степь не пропахать и табун в волнах утонет,
Нам друг друга не понять - ни отнимешь, ни прибавишь...
Я дождусь тебя в порту, если ты не опоздаешь.

Всё потом переврут, всё расскажут не так:
Мудрецом станет вдруг распоследний дурак,
Реформатором - плут, и воришкою - маг,
И убийцею - друг, и спасителем - враг.
Не узнать подлеца в том герое крутом,
Не увидеть лица за размытым пятном,
Не любовь до конца, а война - не за то,
Два конца, два кольца, посредине - ничто.
С кем был бой, чей был труд, чей в кувшине был яд,
Где тут пряник, где кнут, кто во всём виноват,
Здесь чуток подотрут, там слегка обелят,
Всё потом переврут, всё расскажут не так...