Привези мне цветочек аленький, чтобы губы, как лепестки,
Чтоб глаза удивлённо-серые, чтобы волосы словно шёлк,
Привези мне цветочек аленький, пока я не издох с тоски,
Пока я не наделал глупостей, не закончился, не ушёл.

Я мечусь между стен, и брякают глухо звенья моей цепи,
Привези мне подарок с севера, привези дорогой цветок,
Я заезжу его, измучаю, от меня ему не уйти,
Налюбуюсь им, намилуюсь с ним и в терновый вплету венок.

Будут капли, как дождь рубиновый, мне отсчитывать тишину,
Буду ласковым, буду медленным, буду нежить его всю ночь.
Привези мне цветочек аленький и бутылку вина к нему,
И не слушай, когда почудится, что ты мог бы ему помочь.

Я слова променял на шестнадцать серебряных бусин
И собрал их в браслет... или чётки, чтоб проще считать:
Сколько прожито лет, сколько выпито крови и водки,
Сколько надо прожить, чтоб забыть, что единожды струсил...
Сколько слов надо нам, чтобы то ожерелье собрать,

Из которого жемчуг рассыпался в старом романе,
Разбежался по залу, по дальним и тёмным углам,
Там крысиный король украшал ими томную даму
Благородных крысиных кровей, и портрет в тяжкой раме
Ухмылялся безгубо, как череп... Что толку слова

Собирать и нести, как сокровище? Стоит кому-то
Твою руку подбить - с дробным стуком рассыпятся вновь.
И стоишь бессловесным, лишь рот открываешь без звука,
Плавниками слегка шевелишь и считаешь минуты,
Когда крышку откроют и кинут живых червяков.

Я слова променял, но у них есть коварное свойство -
Возвращаться к хозяину. Слышишь рассыпчатый стук?
Это жемчуг несут на могилу проворные мыши,
Под истлевшее знамя опять поднимается войско,
И слова снова падают в то, что осталось от рук.

Но рифмоигрушки это не отменяет.
Дио в недавнем посте написал: "В полнолуние обычно мне плохо спится..." Я за неё потянул и что-то вытянул.


В полнолунье обычно мне плохо спится -
Каждый сон норовит обернуться явью.
То из окон моих вылетают птицы,
То ковёр на полу вдруг подёрнет рябью,

То британский актёр, чьё лицо повсюду,
Вдруг выходит из шкафа с кривой усмешкой,
А ты спишь и не можешь схватить паскуду
За грудки, чтобы врезать ему поспешно.

В полнолунье обычно тревожат память
Пришлецы из прошлых, чужих уже жизней,
Не желая потом на рассвете таять,
Остаются к завтраку, чтобы капризно

Ковыряться в омлете, крошить горбушку,
Презирать мой кофе, словом - нарываться.
В полнолунье обычно слова и души
Ускользают легко из замёрзших пальцев.

Я потом разобраться не в силах долго -
Кто здесь был исходно, а кто мне приснился,
И всегда ли здесь тропка была пологой,
И всегда ли такие здесь были птицы...

Что заладил о птицах я? Сам попробуй
Осторожно с окна отодвинуть шторы.
Там на ветке ворона с собачьей мордой,
И сова многоглазая на заборе.

Написал вчера на дне рождения Ники Ратомской, так что его чтение имениннице со сцены было честной премьерой =)

Наше время конечно, друг мой. Уже седина
Набегает на край висков, как морская пена.
Нам с тобой всё казалось с детства - идёт война
За часы, за минуты, жизнь - и с буквально всеми.
А потом в первый раз мы украли чужую жизнь,
В первый раз провели врага для атаки с тылу,
Проходя сами топкой тропкой по краю лжи,
Перебежчики с этого света на тот, мы стреляли в спину
Тем, кто был в партизанах и брал своё время в плен,
Вербовал его светом в глазах (то ли ад, то ли Аман!),
Тем, кто твёрдо вставал перед нами у серых стен
И из нашего залпа в упор не делал драмы.
Наше время конечно, друг мой. Уже не успеть
Попытаться сказать ему всё, что не будет грубым.
Колыбельную можем ему напоследок спеть.
И ещё улыбнуться - прямо в сухие губы.

Давнее из черновиков дописал.

Он нас учил - придирчиво смотреть,
Не брать на вес, а выбирать получше,
И выставлял нас ровно, как мольберт,
И рисовал поверх, и капли туши
С его кистей вдруг падали на пол,
Но лишнего мазка не допускал он.
Он нас учил и был чуть-чуть влюблён
В учеников своих - ведь так и надо,
Чтоб расцветали души, как цветы
Под чуткими садовника руками.
Он доставал нам смысл из пустоты
И мы ему ни разу не солгали.
Он нас учил - и перепроверял
Контрольные, написанные кровью,
Мы шли за ним, он был нам - адмирал,
А жизнь лежала то холстом, то морем
На окоём, и мы сдавали в срок
Эскизы и маршруты... умирая,
Он нас учил: читайте между строк.
И лишь забыл снабдить нас словарями.
И мы шагаем в текст, как под обрыв,
Где наши крылья упускают ветер...
За все его бесценные дары
Кто перед нами без него ответит?

Милый, спи. Зима пришла внезапно,
Разбросала чистые страницы.
Мир вокруг искрист и незапятнан.
Милый, спи, под снег так сладко спится.

Снег разгладит выступы рельефа,
Выбелит истоптанные тропы.
Милый, спи. Уехавший - уехал,
Счастье снова превратилось в опыт.

На снегу - сиреневые тени
От кустов сирени - чёрных, голых.
Пусть хранит тебя средь сновидений
Долгая зима над Муми-долом.

Всё потом переврут, всё расскажут не так:
Мудрецом станет вдруг распоследний дурак,
Реформатором - плут, и воришкою - маг,
И убийцею - друг, и спасителем - враг.
Не узнать подлеца в том герое крутом,
Не увидеть лица за размытым пятном,
Не любовь до конца, а война - не за то,
Два конца, два кольца, посредине - ничто.
С кем был бой, чей был труд, чей в кувшине был яд,
Где тут пряник, где кнут, кто во всём виноват,
Здесь чуток подотрут, там слегка обелят,
Всё потом переврут, всё расскажут не так...

Две недели до ноября...
Если думаешь, что не помню,
Проведи по щеке ладонью
И представь, что ладонь - моя.

Не умел никогда писать
Длинных писем и завещаний.
Впрочем, я не оброс вещами,
Так что нечего завещать,

Разве только вот эту ночь,
Ночь внутри октября, как надо -
Чуть сожмёшь и сочится влага,
Не туман, но ещё не дождь.

За окном - первый проблеск дня.
Наискось под последней строчкой:
"Извини за неровный почерк.
Будь здоров и люби меня".

для Халет
совершенно не то, что задумывалось, но уж так легло

Мы встретились где-то в дороге в холодной ночи,
Костёр и вино развязали язык и зароки.
Что может быть проще, чем быстрая сверка причин
Для бегства от тех, кто считает, что мы одиноки?

Холодные ночи - вот средство от длинных дорог,
Но если дорога по венам течёт вместо крови,
Удавкой по горлу становится каждый порог,
Невзятый порог - как форпост, нам не сдавшийся с боя.

Прощай. Уже угли чуть тлеют на месте костра,
И чайки над морем так жалко и жалобно ропщут...
Но будь я тобой, перестал бы влюбляться в ветра -
И мне, и ветрам сразу стало бы явно проще.

Катерина, после твоего "не только на фронт" удержаться было совершенно невозможно.

Я перечитывал твоё письмо,
Почти протёртое до дыр на сгибах,
Слегка залитое вчерашним кофеём,
До завитушки в букве "д" - твоё,
Знакомое, как Куновские "Мифы",
Нашедшее меня ещё весной.

Я перечитывал твоё письмо,
Не потому, что позабыл хоть слово.
Я проводил знакомым строчкам смотр,
Я проверял, всё так же ли остёр
Твой восклицательный, торчащий бестолково
Из середины сердца моего.

Я перечитывал твоё письмо,
К которому не написал ответа.
И ты уже, наверное, не ждёшь,
Что вдруг в четверг прольётся тёплый дождь,
Что вдруг придёт открытка с того света
Иль от меня - исчерканный листок.

Я перечитывал твоё письмо...

Было бессмысленно и почему-то страшно.
Падали звёзды. Плакали поезда.
Всё это было, знаете, и не однажды.
Каждая женщина в мире была одна...

Нет, оставалась одна. И плакала, злилась,
Била посуду, стирала бельё, ждала.
Что ж Вы глядите в стену, скажите на милость,
Что же Вы жизнь-то бросили, как удила?

Бархатцы вянут в ящике на балконе,
Плесень из чайника крышку приподняла.
Ну же, прислушайтесь: слышите? Мчатся кони
И загорается дом на краю села.

Кружевные манжеты залиты вином
И закапаны воском свечей.
Сколько я здесь сижу и пишу об одном,
Сколько длинных бездарных ночей

Разлетаются письма, как птицы из рук,
Их сдувает сквозняк со стола...
Это легче, чем просто ответить, мой друг,
На небрежный вопрос "как дела?".

Я уже никогда не возьму в руки меч,
Мне с трудом подчинилось перо.
Наши игры, пожалуй, не стоили свеч,
И пожалуй, закончились в срок.

Рассыпаю по тексту почти наугад
Изветшавшие всуе слова.
Наименьшее, чем пред тобой виноват -
Я давно не ношу кружева.

Цепочкой вырвались случайные слова,
Рука устала за буёк цепляться,
И ты уходишь, словно неправа,
Из зоны действия сетей и раций.

По плоской карте ты уходишь вглубь,
Чтоб лечь на грунт и выспаться хотя бы.
Офелия, сестрица, приголубь
Рождественский презент для Ихтиандра!

Над головой сомкнутся ледники
И хрустнут, как арахис, ледоколы,
И побегут из моря моряки,
Как дети вслед за дудочкой - из дома.

И рвёт из рук спасительную нить -
Так Ариадна вышивает. Жемчуг мелок.
Спи. Сверху снегом будет заносить
Лишь лёгкие следы мультяшных белок.

каорычу

У меня как обычно: ништяк - это modus vivendi.
Затянулась зима. Ну и пусть, по весне всё растает.
Я пишу тебе письма опять - о любви и о смерти,
Только их ни один почтальон до тебя не доставит.

Если будешь проездом в мой город - звони, я отвечу.
Мы уже не мальчишки, чтоб глупо дышать в телефоны.
На виске седина, и подорвана пьянками печень...
Затянулась зима, как петля. И мы снова бездомны.

У меня как обычно. Я просто пишу тебе письма -
То углём на стене, то по белому снегу шагами.
Я слегка нетверёз и, наверно, изрядно бессмыслен.
Затянулась зима. Протянулась зима между нами.

Не ищи сентября в феврале. Не трепи моё имя,
Не зови им других, коль не хочешь, чтоб всё повторилось.
Затянулась зима. Мы давно уже стали другими.
Я пишу тебе письма. Наверно, я так и не вырос.

Запевай равнодушно-тягучее ночью на марше отсюда,
Заливай красным солнцем пожары и страсти ушедшего лета,
Запивай непростыми решеньями боль ожидания чуда,
Забывай, как знамёна твои уносили в могилу валеты.

Эта ночь разразилась не вовремя, трудно, некстати, не в рифму,
И помочь нам не в силах никто, мы бежим, спотыкаясь об тени -
Бегство прочь остаётся для бывших героев поэм или мифов,
И толочь воду в ступе немногим глупее, чем лить на ступени.

Перепутья - как сцена усталым актёрам, лишившимся роли.
Равнодушие павших сродни изумлению тех, кто был брошен...
Уходи в эту осень, она нас научит терпенью и боли.
На груди, точно орден за веру - лист клёна. Как сына ладошка.

Любовь заставляет думать, что всё в порядке,
Вот только осень опять переходит в зиму,
Вот только сносились ботинки, попутки мимо,
А твой самолёт пропустил заход на посадку.
Он кружит над городом, словно замёрзшая чайка.
Но вот - всё в порядке, хоть тресни, и надо вынуть
Из пачки третью, а пальцы не гнутся, стынут,
И медленно падает в грязный сугроб зажигалка.
Твой рейс, несмотря ни на что, совершил посадку,
Толпа выливается в ночь с багажом и шумом.
Стоп-кадр. Всё в порядке. Любовь заставляет думать.
Конечно, не всех, иногда результат обратный.

Её не касаясь ни мыслью, ни снами,
Ни крохами слухов, ни слежкой неловкой,
Я знаю, она покупала "женави",
Пока не решила, что это дешёвка,

Я знаю, она обожала мартини,
Потом перешла на коктейли с ликёром,
И комнату из бледно-жёлтого с синим
Она перекрасила в белый и чёрный.

Возможно, всё было не так, но я знаю,
И кто запретит мне уверовать в это?
Её не касаясь ни мыслью, ни снами,
Я выдумал жизнь ей. По праву поэта.


Ах да, нынче ж называть себя поэтом - моветон... как же мне быть? Что же мне делать? Это несмываемое пятно на моей кристальной репутации... Ладно, нарисую вокруг лепесточки, авось решат, что авторский дизайн.

Душный запах нагретой пыли.
Не затрахали – залюбили.
Выдавали на вес и ломом.
- Мы знакомы? - Мы не знакомы.
Расставались на Красной Пресне.
Забывали куплеты в песнях.
Выражались в рифму и матом.
Провожали друзей в солдаты.
Уходили в солдаты сами.
Убивали время часами.
Вырастали ветвями в небо.
Доверяли смешно и слепо.
Не затрахали - залюбили
До потери пульса и крылий.


[2010-01-12]

Собака лает, караван идёт,
А я смотрю, прикрыв глаза от солнца,
Как змейкой след между барханов вьётся,
Как падальщики чертят свой полёт

Над путниками. Сорок дней в пути,
И столько же назад. Собака лает.
Звон бубенцов на сбруе усыпляет,
Собака лает, падальщик летит.

Воды в обрез, на спину давит щит,
Платки сияют, выбелены солнцем,
Через три дня - оазис у колодца,
А ворот точно тернием обшит.

Погонщик выкликает имена
Своих верблюдов, точно жён любимых.
Собака лает, мы проходим мимо.
Воды в обрез, не выпить ли вина?

Горячий воздух над песком дрожит,
Собака лает, бубенцы смеются.
Дай боги нам куда-нибудь вернуться
И не найти там только миражи.